Расскажем подробнее об одном из эпизодов противостояния советских и японских спецслужб в годы войны.
Харбин конца 1942 г. напоминал клокочущий вулкан, готовый вот-вот прорвать границы марионеточного государства Маньчжоу-го и залить лавой Квантунской армии Монголию, Дальний Восток и всю Сибирь. В воздухе витало тревожное ожидание близкой войны и большой крови. Об этом не таясь говорили не только в штабе армии и казармах, но и на рынках, в магазинах и порту. Город жил фронтовой жизнью.
А в аристократическом квартале Харбина жизнь текла так же тихо и размеренно, как и 10-20 лет назад. В глубине двора за высоким, глухим забором притаился неприметный особняк японской военной миссии. На втором этаже, в просторном кабинете, собрались трое: руководитель миссии генерал Янагита, начальник 2-го (разведывательного) отдела подполковник Ниумура и уже ставший живой легендой разведки, ее резидент на советском Дальнем Востоке неуловимый Каймадо.
Ниумура разлил по бокалам дорогой французский коньяк и выжидательно посмотрел на генерала. Тот выдержал долгую паузу и затем произнес торжественный тост за «капитана японской разведки Каймадо и его усердную работу!». Потом были отдельный кабинет в старом русском ресторане «Погребок» и бешеная гонка на автомобиле по улицам Харбина. Закончился этот вечер для новоиспеченного капитана в публичном доме на окраине Старого города.
Под мерный перестук вагонных колес Каймадо вспоминал тот сладостный эпизод в своей двадцатилетней шпионской карьере и невидящим взглядом скользил по заснеженным маньчжурским сопкам. Поезд мчал его к новым, как особо подчеркнул на том незабываемом вечере генерал Янагита, «важным делам во славу великой Японии».
Позади остались изматывающая проверка японской контрразведки. Свои после его возвращения из СССР доверяли, но проверяли так, что при одной только мысли о майоре Дорю на спине выступал холодный пот. Затем бы а короткая поездка в Корею, сентиментальная и грустная встреча с родственниками. Они с трудом узнали друг друга. И вот теперь снова возвращение в Харбин.
Там, на конспиративной квартире японской военной миссии, специалисты разведки шлифовали с ним детали легенды возвращения в СССР, способы связи с разведцентром и уточняли новое задание. На этот раз помимо сбора шпионской информации о частях Красной Армии ему предстояло разыскать глубоко законспирированных агентов: Хен Ги Сера, Ма Вен Зия и Ома, взять их на личную связь и организовать работу резидентуры. Поздно вечером, когда заканчивалась учеба, он в сопровождении офицеров разведки, майора Дейсана и капитана Кокисана, выбирался в город, до поздней ночи шатался по ресторанам и публичным домам.
Прервал эти воспоминания Каймадо неугомонный Кокисан. Поезд подходил к станции Ери, от нее было рукой подать до русской границы. Здесь они провели пять дней, вживаясь в обстановку и изучая пограничный режим. Наступило 20 февраля 1943 г. Когда сгустились сумерки, Каймадо, простившись со своими спутниками, спустился на лед Амура и перешел на советский берег, но далеко уйти не успел, так как был задержан пограничным нарядом. После короткого опроса на заставе пограничники передали его в Управление контрразведки «Смерш» Забайкальского фронта.
В беседах с военными контрразведчиками Каймадо держался уверенно, о себе много не рассказывал и настойчиво требовал немедленной встречи с офицерами разведотдела штаба фронта. Но старший следователь Управления «Смерш» старший лейтенант Скворцов не спешил с организацией та кой встречи и направил запрос фронтовым разведчикам.
Ответ не заставил себя долго ждать и прояснил столь уверенное поведение Каймадо, он же Де До Сун, он же зафронтовой агент Пак разведотдела Забайкальского фронта. Как выяснилось, в сентябре 1942 г. военные разведчики направили его в город Цицикар с важным заданием: «занять прочную легализацию, добыть информацию о японских частях и восстановить связь с закордонным агентом Ваном».
Кажется, все становилось на свои места, но смершевцы не спешили передавать разведчикам удачливого агента. Два обстоятельства вынуждали продолжать проверку. Каймадо возвратился с задания на семь месяцев раньше срока. Кроме того, на его теле имелись следы ожогов, а на запястьях рук кровоподтеки и синяки. За этим угадывался знакомый жестокий почерк японской контрразведки. Она не церемонилась с захваченными в плен советскими агентами, подвергала их самым изощренным пыткам, осуществляла перевербовку и затем перебрасывала за Амур. Расчет был прост и циничен — в харбинской японской миссии полагали, что «если из десяти переброшенных агентов-двойников вернется только один, то и это будет представлять большой интерес».
Это предположение следователя Скворцова, похоже, не смутило Каймадо, он твердо придерживался отработанной в Харбине легенды прикрытия и подробно рассказал о сложностях и трудностях, которые подстерегали его при переходе границы и затем преследовали на всем пути до заброшенного в лесной глухомани крохотного поселка Яндяу. Там ему, наконец, удалось легализоваться, временно устроившись на работу к мелкому торговцу. Но на этом везение закончилось. Досадная оплошность, допущенная в разведотделе Забайкальского фронта при оформлении документов прикрытия, стала роковой. Первая серьезная полицейская проверка привела к провалу.
Каймадо не винил в этом своих наставников-разведчиков и сдержанно рассказал о пытках, перенесенных в японской тюрьме, не преминул отметить, что не выдал важного агента разведотдела Забайкальского фронта Вана в Цицикаре. Но оказавшись перед выбором между жизнью и смертью, вынужден был пойти на сотрудничество с врагом.
Подобные агенты-двойники перед военными контрразведчиками в 43-м году проходили десятками. Большинство из них уже ни на что не годились и после завершения проверки отправлялись подальше в тыл, в строительные батальоны. Но на Каймадо, похоже, рано было ставить крест как на агенте.
На допросах он засыпал Скворцова и начальника 3-го отдела УКР «Смерш» Забайкальского фронта майора Казакова фамилиями и званиями высокопоставленных офицеров разведки японской военной миссии в Сахаляне и Харбине. У контрразведчиков появлялся хороший шанс использовать эти перспективные контакты Камайдо, чтобы завязать с японской разведкой оперативную игру. Но Казаков не спешил, ему не давало покоя слишком долгое пребывание рядового агента-двойника в Сахаляне и особенно в Харбине. В харбинскую японскую миссию просто так никого не брали, поэтому он решил подстраховаться и направил дополнительные запросы на Каймадо во Владивосток и Улан-Удэ, где тот учился и работал.
Первый ответ пришел из Владивостока и был положительным. Каймадо оказался твердым партийцем. В 1923 г. он бежал из Маньчжурии, спасаясь от преследования полиции, и нашел приют в СССР. После проверки в ГПУ, не жалея себя, включился в строительство социализма. В 1926 г. вступил в ВЛКСМ, а в 1927 г. уже руководил рабкомом в поселке Нагорный. Партия заметила активного бойца и в 1929 г. приняла в свои ряды, а в 1930 г. направила на учебу во Владивостокский педрабфак.
Тем временем следователь Скворцов продолжал допросы. Каймадо твердо стоял на своем и не допускал промахов. Но что-то не сходилось в его показаниях, и Скворцов снова и снова анализировал материалы дела, пытаясь найти хоть малейшую зацепку.
12 июля он засиделся в кабинете до глубокой ночи. Сизые клубы дыма плавали под потолком, а в пепельнице росла гора окурков. От усталости и хронической бессонницы голова свалилась на грудь. Скворцов очнулся и пришел в себя от обжигающей боли — на стол шлепнулся тлеющий окурок, а на губе вспух багрово-красный кровоподтек. Его внезапно осенило: точно такие свежие следы от ожогов имелись и на теле Каймадо — это красноречивые свидетельства пыток. Пыток, которым он, по его словам, подвергся два месяца назад в Сахаляне ?!...
Каймадо немедленно вызвали на допрос. Как угорь на раскаленной сковородке, он крутился под перекрестными вопросами Скворцова и на чем свет стоит клял в душе тупоголового начальника сахалянской военной миссии. Его, аса японской разведки, подвергли унизительной проверке и больше месяца продержали в камере со всяким сбродом. Лишь в начале ноября 1942 г. удосужились устроить встречу с секретарем японского консульства в Синьцзине Хая Си. Тот признал в нем своего агента, который еще в 1930 г. в качестве связного японской резидентуры на Дальнем Востоке доставлял в Харбин шпионские сведения.
После этой встречи со старым шефом все разительно переменилось. Его тут же вымыли и очистили от тюремной грязи, переодели в самый модный костюм и в сопровождении почетного эскорта — майора Дейсана и капитана Кокисана — доставили к самому генералу Янагите. Но даже он, всемогущий глава японской военной миссии в Харбине, был не в силах исправить промахи, допущенные в Сахаляне.
Время оказалось безнадежно упущенным. Теперь уже не имело смысла давать объявление в газете «Мансю Симбун» — условный сигнал для русской военной разведки, что он, ее агент Пак, успешно легализовался и ждет связного с рацией. Октябрь давно закончился, и другого выбора, как возвращать его назад по уже избитой схеме агента-двойника, не оставалось. Сжав зубы, он терпел боль от ожогов раскаленным клинком, часами висел, подвешенный за руки под потолком. Лучшие мастера заплечных дел японской контрразведки за две недели до заброски в советский тыл усердно поработали над ним, чтобы не вызвать подозрений в разведотделе Забайкальского фронта.
И сейчас все эти муки и его актерское мастерство оказались напрасными. Каймадо исподлобья, ненавидящим взглядом смотрел на Скворцова. Этот настырный и цепкий, как клещ, следователь пытался докопаться до правды. Его подозрения Каймадо пока удавалось отметать, но с каждым днем это становилось делать все сложнее и сложнее.
Маховик проверки «Смерш» набирал обороты. И подобно снежному кому нарастал поток шифровок и спецсообщений, поступавших в УКР «Смерш» фронта из Сталинграда, Азова, Сальска, Ростова-на-Дону и других городов. Агент японской разведки, а в этом ни у Скворцова, ни у Казакова уже не возникало сомнений, словно «летучий голландец» на короткое время появлялся то на артиллерийском заводе «Баррикады», то на химзаводе № 92 в Сталинграде, чтобы затем возникнуть на судоверфях Азова и Ростова-на-Дону, а затем бесследно раствориться на бескрайних просторах России.
Дело № 2865 на японского агента Каймадо, а возможно и резидента, как предполагали контрразведчики «Смерш», исходя из той обширной географии, где удалось обнаружить его следы, с каждым днем приобретало все больший размах. Работу по нему взял под личный контроль начальник ГУКР «Смерш» НКО СССР В.С. Абакумов. Он живо интересовался ходом оперативной разработки японского агента. Его короткая и энергичная резолюция на докладной «Очень интересное дело!» была больше, чем приказ для начальника УКР «Смерш» Забайкальского фронта полковника Вяземского.
На разработку Каймадо и его связей были брошены лучшие силы двух Управлений контрразведки «Смерш» фронтов, Управлений НКВД Приморского края, Сталинградской, Ростовской и других областей. Из архивов были подняты и тщательно изучены материалы на разоблаченных агентов японской разведки в тех местах, где появлялся Каймадо.
К исходу июля 1943 г. перед военными контрразведчиками, как паутина в лучах восходящего солнца, проступила густая шпионская сеть, сплетенная одним из лучших японских агентов в СССР.
Под давлением неопровержимых доказательств 20 июля Каймадо начал давать правдивые показания. Они заслуживали того, чтобы дело № 2865 можно было назвать «очень интересным и многообещающим». Это оказ¬лась по-своему захватывающая история как человеческой жизни, так и столь редкой в спецслужбе долгой и удачной карьеры.
Каймадо после успешной разведывательной работы на оборонных предприятиях Сталинграда, Азова и Москвы, где удалось не только добыть ценные сведения, но и провести ряд вербовок ценных агентов, с новым заданием в сентябре 1934 г. направили в Улан-Удэ. Руководство японской разведки по достоинству оценило результаты предыдущей работы, и перспективному агенту, которому едва исполнилось 27 лет, было поручено создать резидентскую сеть в Забайкалье. К концу 1937 г. он успешно решает и эту задачу: вербует девять человек, в том числе и четырех русских граждан, занимавших ответственные посты в конструкторском и чертежном бюро паровозоремонтного завода.
Но эту, быстро набиравшую силу японскую резидентуру подкосила волна массовых репрессий 1937-1938 гг. И тогда Каймадо сделал рискованный, но очень перспективный ход: он и ряд его наиболее ценных агентов принялись засыпать органы НКВД «сигналами» о «подозрительных действиях и антисоветских высказываниях затаившихся врагов советской власти». В результате ряд ответственных партийных и хозяйственных работников были незаконно репрессированы.
Активная позиция «коммуниста» и «патриота» Каймадо не осталась незамеченной. Он становится секретным осведомителем «Ситровым» органов НКВД. Два года назад принятое рискованное решение оказалось вполне оправданным: ему удалось заполучить такую «крышу», о которой мог только мечтать разведчик — надежный щит контрразведки противника. А дальше перед ним открылись головокружительные перспективы.
С началом войны опытного и надежного агента рекомендуют в разведотдел Забайкальского фронта. Там были рады такому предложению. Каймадо удивил военных разведчиков уровнем своей подготовки, и перспективного агента стали готовить к длительной нелегальной работе в Маньчжурии. Будущий резидент советской разведки старательно обучался «новому для себя делу» и одновременно продолжал шпионить. К моменту заброски в Китай ему удалось собрать подробные сведения на руководящий состав разведотдела Забайкальского фронта и 19 его зафронтовых агентов, а одного из них он сумел перевербовать.
Оперативная разработка и следствие в отношении Каймадо продолжались до ноября 1943 г. В ходе нее органами «Смерш» были выявлены еще два резидента японской разведки и разоблачено 39 агентов. Результаты этой работы военных контрразведчиков Забайкалья оказались столь весомы, что 1 ноября 1943 г. начальник ГУКР «Смерш» НКО СССР Абакумов доложил Верховному Главнокомандующему И.В. Сталину о разоблачении японских резидентур на Дальнем Востоке и Забайкалье.